Курьер из Гамбурга - Соротокина Нина Матвеевна (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Она не поняла, как одна из деревянных панелей открылась, очевидно, мужчина надавил на скрытую пружину. Короткая лестница (удивительно, что по дороге вниз, она казалась Глафире бесконечной), затем узкий коридор, высокая дверь… а далее она вообще перестала соображать, только глазела с открытым ртом. Представьте себе ярко освещенную залу, но при этом один конец ее как бы в полутьме. Посередине залы разложен расписной ковер, над ним на цепях висит золоченая шестиконечная звезда. Вдоль стен – треугольные столы, выкрашенные в голубой цвет. В торце залы на возвышении, к которому ведут три ступени, важный как трон, стул. Рядом со стулом высокий человек в седом пышном парике, в лазоревой короткой накидке на плечах, вышитом фартуке на чреслах и с молотком в руке. А вокруг полно народу…
Их было всего-то двенадцать человек, большее количество мастер не счел нужным собрать, но у Глафиры от волнения двоилось в глазах. Все мужчины были в ярких белых перчатках, бедра их украшали белые же кожаные фартуки, на ремешках у пояса висели крошечные железные мастерки. Как повара, честное слово. Куда же это она попала, что за сатанинская кухня? В зале стояла абсолютная тишина.
– Подойдите, – прошептал кто-то сзади по-немецки и слегка подтолкнул вперед.
Глафира неуверенно сделала два шага по направлении к «трону». Наверное, это и есть Всеправедный. Да возьмите же вы у меня проклятый пакет и отпустите подобру-по-здорову!
– Ближе, ближе…
Седой господин не стал дожидаться, когда Глафира поднимется по ступеням, сам спустился с постамента, внимательно заглянул в глаза и протянул руку. В ответ Глафира покорно протянула свою. Мастер осторожно коснулся костяшки ее указательного пальца. И Глафира узнала этот жест. Покойный Альберт помогал ей находить правильный ответ. Только закрой глаза, и ты снова очутишься в гостевой в Вешенках, где больной Шлос шепчет непонятные слова. Ей оставалось только повторить их.
Теперь Глафира уже сама уверенно обхватила средний палец мастера.
– Бо, – прошептала она, потом средний сустав. Косточка сухая и острая. – хо… – «Це» на третьем суставе прозвучал как свист сверчка за печкой.
Чушь, конечно, но если вам нравится играть в эти игры, я подыграю. Дочь актрисы, Глафира воспринимала происходящее как театр, а разница была только в том, что она не знала конца трагедии, в которой ей выпало исполнять главную роль.
Мастер кивнул головой, коснулся молотком Глафириного лба и сделал шаг назад.
Надо бы перевести дух и кое-что объяснить читателю. По мере освоения братьями масонской науки им присваивали степени или градусы, как говорили в России. На заре масонского движения этих степеней было всего три. Позднее, когда западные ложи стали активно развиваться, а истина продолжала ускользать от внятного понимания, количество степеней для ее постижения стало расти, достигнув числа тридцать, а может, и того более.
Каждая степень имела свои опознавательные знаки, особые слова и прикосновения. По мере увеличения степеней число знаков тоже увеличивалось. Иногда посвященным трудно было все запомнить. Попробуй, вызубри: семь прикосновений со словами, лишенными на первый взгляд какого-либо смысла, семь знаков, для изображений которых требовалась не только память, но и гимнастическое уменье.
Но оставим эти подробности, потому что в Елагинской ложе «Урания», принадлежавшей Иоанновскому масонству, было всего три степени. Более того, сам Елагин находился тогда в состоянии духовного поиска, его одолевали вопросы и сомнения, поэтому он несколько поохладел к чистой символике. Приезжий Шлос хорошо показал «прикосновение силы», на прикосновении «Мак и Ве» слегка споткнулся, но его можно извинить, он слишком молод и взволнован.
Затем перед Глафирой положили три ковра. Все тот же загадочный голос, не Гринькин ли, прошептал:
– Выбери.
Что значит – выбери? Не в лавку же она пришла! Матерь Божья Заступница, батюшка покойный – вразумите! Седовласый лучится доброжелательностью, а глаза непонятные, так и сверлят, обвислые щеки подрагивают в нетерпении. Не угадаешь, что будет? Прибьют, и косточек никто не найдет.
Ковер, что справа, был страшен: вышитый череп с костями, летящие по черному фону серебряные капли – не то дождь, не то кровь, внизу непонятный предмет, увенчанный ветвью. (Добавим, что не опознанный Глафирой предмет был гроб. Смысл сей аллегории – скорбь человечества по утраченной истине.) Средний ковер был попроще, какие-то треугольники, усеченные колонны, глобус, стежком вышитая вполне мирная беседка. Левый ковер Глафира вообще не стала рассматривать. Ткнула пальцем в средний с беседкой, а дальше будь что будет.
И мастеру стула, и настоятелю было ясно, что приехавший из Гамбурга есть мастер, то есть освоил третью степень. Как только ковры убрали, седовласый обратился ко всем присутствующим:
– Братья, поздравим себя, мы узнали одного из собратьев наших – вольного каменщика.
Все разом согнулись в поклоне, Глафира ответила им тем же. Ну вот, теперь она оказывается еще и каменщик! С величайшей важностью из рук ее был принят пакет. Мастер стула вернулся к своему трону.
– Сноситель и корреспондент, согласен ли ты ответить на мои вопросы?
– Спрашивайте, – выдохнула Глафира и мысленно перекрестилась.
– Труден путь добродетели, – сказал седовласый, и она с готовностью согласилась – труден.
Вопросов было много. Вначале – кто? Когда? Откуда? Здесь Глафира отвечала без запинки. Потом начались трудности. Мастера стула очень интересовала «Золотая роза». Знать бы что это такое: названье кабака, модной лавки или скопища таких же безумцев? Неведомо как из уст седовласого выпорхнуло слова «ложа». Может, «Золотая роза» название оперы? Вряд ли… Если они здесь все заядлые меломаны, то зачем черепа?
– Кто у вас префект, а кто провинциал?
– Я не волен отвечать на этот вопрос, – твердо ответила Глафира.
– Видел ли ты сам мастера Циннендорфа?
– Нет, не видел.
А далее опять: «это не в моей компетенции», или «я не уполномочен давать пояснения». Глафира твердила как по заученному. А сама думала: «Почему они мне верят? Любому нормальному человеку было бы ясно, что я просто морочу им голову? Ну, хватит, хватит вопросов! Неужели они не видят, что я еле держусь на ногах?»
Допрос подходил к концу, все ее хитрости и уловки воспринимались как должное, но нельзя бесконечно водить людей за нос. Глафира таки попала впросак. Вопрос мастера стула касался каких-то планов немецкого высокочтимого, а может, и не планов вовсе, а раздумий по непонятному Глафире поводу. В ответ она затянула привычную ей песню, мол, это не моя тайна, но неожиданно для себя самой добавила:
– Вот уже Высокочтимый сам приедет, то все разом и объяснит.
Этот ответ взволновал всех присутствующих до крайности:
– Мы его давно ждем? Так он собирается посетить Россию?
В описываемое время в Петербурге образовалось уже много лож: помимо «Урании», о которой мы уже говорили, Елагину еще принадлежала ложа «Девять муз», в «Марсе» мастером стула был Мелиссино, еще была ложа «Трех сердец», ложа «Гарпократа» – всех не перечислишь. Каждая ложа по-своему трактовала путь и цели ордена, то есть имела собственную «систему». Но в масонской среде уже наметились серьезные разногласия. Вопрос касался высшей цели ордена. Каждая ложа хотела на свой лад бороться со злом. Споры о сущем любимое времяпровождение русских.
Теперь спор шел вокруг новой ценнедорфской системы. Исповедывал эту систему некто Рейхель, гвардейский генерал-аудитор, поступивший на русскую службу четыре года назад. Рейхель и основал ложу «Гарпократа».
Немецкая система Ценнедорфа образовалась как отдельная ветвь тамплиерства и была очень соблазнительна логичностью, древностью идей и красотой обрядов. Елагин серьезно задумывался об объединении своих лож с «Гарпократом». Дело было за малым. Елагину казалось, что для объединения лож мало согласия Рейхеля. Необходимо еще получить «конституцию», то есть формальное утверждение из-за границы от главного начальства – от Генриха Розенберга, которого Глафира всуе помянула в своем ответе. Сей Розенберг был заметной личностью. Он организовал в Гамбурге ложу «Трех золотых роз» и получил конституцию из рук самого Циннедорфа. Вот это-ту учредительную грамоту-конституцию и вез в Петербург Альберт фон Шлос.
